Цикл "Дочь Подполковника"
сцена I ДОЧЬ ПОДПОЛКОВНИКА
Космическая война с роботами идёт уже долгое время, и всё это время люди в ней решительно побеждают, осваивая всё новые и новые уголки космоса. Молодой лейтенант Немо успешно сражается с противником в составе небесной Сторицы под командованием подполковника Тома. Кажется, единственной, кому не спокойно на сердце от всей этой славы людской, остаётся Виктория — девушка из высших слоёв общества, юная невеста Немо.
Дочь подполковника ведает, что творит,
накалывая на локон метеорит,
питаясь сухим вином, пока Немо в космосе,
протирая платком стекло блестящего шлема.
"Как мне, родная, в условиях невесомости
встать на одно колено?"
У дочери подполковника по субботам
мигрень и бессонница от гряды бесконечных дел.
"Здесь столько их, чёртовых роботов-автоботов,
и ни один меня не задел!"
Вот вера моя, и небо ей - не предел.
думает Дочь, и слёзы её тверды,
как, кажется, углерод дорогих молекул.
На стёклах метро:
"Астероиды в ипотеку.
Всего пять световых минут от вашей звезды"
Дочери подполковника нет нужды
искать себе дом.
Нашедшему, дом — проблема.
Губам полусонным шепчется:
"Эй, а ты
там встретишь меня, когда я вернусь героем?
Хоть помнишь, как выглядел?
Помнишь, как улетел?"
Вот образ мой, фюзеляж избежит пробоин. Вот вера моя, и небо ей — не предел.
А космос молчал.
Твердел углерод в алмазе.
Любой в атмосфере делал, что он хотел.
И даже когда полгода не было связи:
Вот вера моя, и небо ей — не предел. Вот вера моя, и небо ей – Немо, Немо...
Дочь подполковника, глядя на календарь,
протирает платком стекло блестящего шлема,
усыпанного алмазами,
как алтарь.
сцена II НЕМО
Война лейтенанта Немо не знает ни поражений, ни конца, ни края — и во тьме космоса всё сложнее разглядеть путь домой. Одолеваемый тоской по любимой, Немо позволяет себе сомнения и рефлексию, которые в условиях войны сразу же приводят к последствиям. Не имея возможности написать невесте, терпящий свой первый разгром лейтенант пишет её отцу — своему командиру.
Сэр, говорю вам,
сколько бы мы не двигались — мы в начале.
Наш горизонт — порог и дверной проём.
Помните, с одинокой Земли кричали
под ноги вам: «Приём, майор Том, приём?»
Я был тогда ребёнком, живым и зрячим,
мальчиком, что на звёзды и вас глазел.
Космос и вправду выглядит чуть иначе,
если смотреть на космос
через прицел.
Сэр, ваша дочь,
вернее, её молитвы
Сторице как никогда нужны.
У нас не было ни одной проигранной битвы.
И ни одной закончившейся войны.
Мы бились на Андромеде, Аделаиде.
Что же теперь так тянет писать в тетрадь?
Я, кажется, не умею их ненавидеть.
Я более не умею их ненавидеть.
Что хуже ещё —
мне страшно здесь умирать.
Что ж.
Передайте...
К чёрту. Мы пьём до дна.
Враг окружает.
Звёзды, врезаясь в броник,
отскакивают — и градом, сквозь времена,
падают к ней на старенький подоконник.
И вам на погон упала ещё одна.
Загадывайте желание,
подполковник.
сцена III ПОДПОЛКОВНИК
Вернувшийся домой подполковник Том восторженно принят ликующим обществом и награждён за проявленную доблесть. Но душа его не знает покоя: подполковник не может смириться с пережитым в космических боях. Портятся и его отношения с Викторией, глубоко потрясённой тем, что её любимый не вернулся вместе с отцом. Война, казалось бы оставшаяся где-то там, не отпускает Тома и в конце-концов забирает его назад. Обещание найти Немо, данное дочери — это истинная причина вернуться в космос или только предлог?
Шёл в неведомый чёрный пепел — и не сгорал.
Видел берег той млечной выси, которой нет.
Человек-монумент. Гранёный мемориал.
Человек —
бесконечный-список-своих-побед.
Возвращался к ней.
Подполковник без полполка.
Разделяя их долю шрамом на пол-лица.
И представить не мог, недрогнувшая рука,
как заглянет в её затравленные глаза.
Как теперь оправдать все подвиги?
Я один.
На покойника будто смотришь, но я ведь жив.
Люди стелят цветами под ноги: проходи.
Подполковнику снятся дальние рубежи.
Не слеза оставляет трещину на лице.
Подполковнику снится полк в жестяных гробах.
И какой-то пропавший без вести офицер.
Не с моим засыпала именем на губах.
Несмеяна, его не стало, но я — живой!
На погонах созвездья станут ли золотей?
Глянь, сияют по обе стороны, как конвой
несмолкающих автоматных очередей.
Он спросил о мечте в последний наш разговор.
К чёрту почести, хаки сменит парадный вид!
Это небо, что передёргивает затвор,
никого из нас не сумеет остановить!
Я найду его, где бы ни был, и у врага
с коренными зубами вырву из челюстей.
Люди, думая, что победа им дорога,
называют её по имени, как детей.
Чёрный полк погружался вглубь,
где за берегом млечным — пепел планетных тел.
Космос вторил и вторил сотнями сжатых губ:
это вера моя, и небо ей — не предел.
сцена IV МЯТЕЖНИКИ
Оказавшись в плену, Немо узнаёт, что воевал вовсе не с роботами: по ту сторону сражаются такие же люди, которым не чуждо ни что человеческое — ни милосердие, ни жестокость. Его товарищи убиты, но он, сдавшийся в плен — жив. От одного из мятежников Немо узнаёт и о том, что его давно ищет Подполковник — ищет, наводя при этом настоящий ужас на весь космос. Сожалея о погибших товарищах, лейтенант был уверен, что ему жизнь сохраняют из милосердия — но теперь непонятно, существует ли оно вообще. Или же под его маской просто всегда скрывается страх перед ещё большей жестокостью.
Вот Немо,
герой, которого знает каждый.
Все клятвы даны.
Вот Родина, вот зазноба.
Так, встав на одно колено минимум дважды,
находят и тех,
кто ставит сразу на оба.
Считать того, кто не сдался, непогрешимым —
похвально. Гляди, святоши пошли на масло.
Решай, лейтенант: мы люди или машины?
Решай и молчи.
Ни шороху без приказа.
Ни слова о милосердии. Пишешь? Браво.
Допишешь — сотри, пиши поверх грязи глиной:
о боли, о вспышке спереди, вспышке справа
и вспышке внутри, как думаешь о любимой.
"Вот вера моя, и небо ей..."
Немо, Немо.
Ты — пешка и пассажир этих тёмных хроник.
Там, в нескольких световых, не бывает плена.
Там нет никого в живых.
Там шёл Подполковник.
Он шёл за одним тобой. И делалось страшно
смотреть, как из груды тел он складывал имя.
Вот Немо.
Герой, которого знает каждый.
Решай теперь, кто вы — люди или машины.
Так всякое дело сторицей воздаётся.
И Сторицам нет предела, как небосвода.
Погаснут и в нашем звёзды, за солнцем солнце.
И в чёрном к тебе поспеет твоя свобода.
Рассказывай, как вернёшься, своей зазнобе
о вере и том, что небо вам — не проблема.
Рассказывай, что захочешь о нас.
Но помни:
ни слова о милосердии больше, Немо.
сцена V МИНОМЁТЧИК
Сторица подбирается вплотную к оплоту мятежников, до освобождения Немо, кажется, остаётся всего шаг. Солдат в бою не должен размышлять о смыслах, иначе быть беде, солдат в бою должен выполнять приказ. Это хорошо известно закалённому в боях ветерану-миномётчику. Но стоит ли одна жизнь сотен других? И что, если стоит?
Безрадостный враг. Услужливая мортира.
Указ моего перста — руины, калеки.
О нас будут плакать лучшие леди мира.
Ведь нам повезло
расстаться с ними навеки.
Что скажет домой вернувшийся?
Слава стали —
его будет слава.
Смерти хвала — его гимн.
На нас миллионы душ висят, как медали.
Нам тошно смотреть на них, как на бал — безногим.
По звёздам огонь,
по небу (что не преграда) —
и снова сжимаем плотно в кольцо-погибель.
Мне всё, Подполковник, видно из арьергарда.
Вот только своих врагов я в лицо не видел.
Забавно же.
Чёртов штурм идёт чёртов месяц.
И кажется, я ни разу не вдарил мимо.
Я знаю, что на гербах у них — полумесяц.
А есть ли у них глаза? Они плачут ими?
Скажи, Подполковник, дети у них бывают?
И ждёт ли их кто-то дома, как парня Немо?
Я в святости нашей правды не сомневаюсь.
Мне правда сама порядком осточертела.
Я слышал про долг. Ты должен спасти героя.
Во имя любви и веры (в уставе — строже).
Скажи, Подполковник, можно ли так устроить —
один раз взглянуть на тех, кого я ничтожу,
хоть раз посмотреть на тех, кого ненавижу?
Где слёзы, туда, где падают мои мины.
Не нужно проводников. Я иду по крышам.
О, господи.
Я ни разу не вдарил мимо.
сцена VI ВИКТОРИЯ
Финал истории. Виктория в мирной столице вступает в собственную последнюю битву. Параллельно в космосе решаются судьбы Немо, Миномётчика и Подполковника Тома.
Холодные руки, рваная слева бровь.
История примет дань этих душ в объятья.
Домой идут караваны белых гробов.
Виктория надевает лучшее платье.
Героев встречать — обязанность тех особ,
которым больше обязанностей не дали.
Домой идут караваны белых гробов.
Дорога блестит алмазами и цветами.
Немеркнущий ночью свет рукотворных звёзд.
Неоновый рай над пропастью.
Ясный город.
Здесь верят ещё, что небо им — не всерьёз.
Виктория прячет в волосы астероид,
припаянный к острой спице.
И перед тем,
как вновь перестать бояться и выйти в люди,
сдувает со стёкол пыль и целует шлем.
"Любовь моя, пусть тебя среди них не будет".
Холодные руки, рваная слева бровь.
Вино с генералом — честь для любой из леди.
Домой идут караваны белых гробов.
"Виктория, вы прелестны, господь свидетель".
А где-то в далёкой стуже, давясь в слезах,
на груде руин стреляется Миномётчик.
"Виктория, столько нужно вам рассказать, что, будьте добры, останьтесь сегодня ночью".
На теле ни шрама
(редкость для наших лет).
История ждёт, разверзнув свои объятья.
Виктория что-то шепчет, снимая платье.
Постель генерала белая.
Гаснет свет.
Конвейерный гроб ли, пепел планетных тел.
Виктория тихо сбоку к нему садится,
выдёргивая из локонов чёрных спицу.
"Вот вера моя, и небо ей не предел".
Внезапная боль.
Выламывается дверь.
Солдаты, вбежав на крик, наблюдают тело.
Глаза, что были затравленными,
теперь
так прямо и так спокойно
глядят в прицелы.
А где-то там Подполковник теснит врагов,
не помня уже ни лиц, ни причин, ни целей.
Отправив домой колонну белых гробов,
сквозь космос, с одним единственным офицером.
В кабине пилота — он. Всё пишет в блокнот.
О чём — навсегда от нас сохранится в тайне.
А космос молчит,
и только глядишь за борт —
дорога блестит алмазами и цветами.
История закончена. Война продолжается.
Текст: Егор Сергеев Иллюстрации: Ася Гевелинг
СОВРЕМЕННЫЙ АНТИМИЛИТАРИЗМ
Авторский комментарий к циклу «Дочь Подполковника» (2015-2017).
Этот созданный в середине десятых цикл я одно время считал своей главной работой. История с сюжетом, персонажами, локациями и каким-никаким собственным лором, умещённая в шесть относительно небольших текстов, да ещё и стихами, да ещё и в жанре космооперы — это была изначально странная идея. Цикл потом ещё долго называли «Mass Effect в стихах», и забавно то, что на момент его написания ни в одну игру из серии «Mass Effect» я не играл, хотя определённые корни в массовой культуре у цикла были — например, песня «Space Oddity» Дэвида Боуи, персонаж которой (майор Том), собственно, и обрёл в цикле новую жизнь, прямо по ходу истории получив новое звание.
Действие цикла разворачивается на фоне войны, в разной степени калечащей судьбы абсолютно всех персонажей истории. Однако, цикл едва ли можно назвать антимилитаристским в понимании, заложенном нам XX веком. Антимилитаризм прошлого века предполагал непосредственную критику войны как явления, это, собственно, и был его основной критерий везде — от книг Ремарка до фильма «Джонни взял ружьё» или песни «Пусть всегда будет солнце».
Но уважающий себя автор XXI века не может просто взять и сказать: «война — плохо», поскольку это — всё равно, что сказать «лёд холодный». Это не информация, не художественная мысль, это — прописная истина, в силу своей очевидности не несущая чувственного веса. Все знают, что война — плохо и страшно. Нет ничего глупее, чем человек, сообщающий прописную истину с лицом мессии.
Читая цикл, можно заметить, что война между Сторицей и Мятежниками — не начинается и не заканчивается, мы не знаем её причин и условий завершения, никто из персонажей (в общем-то, страдающих из-за) не обрушивается с критикой на мироустройство, даже в моменты отчаянья существуя только в области частностей и являясь при этом полноценным действующим лицом глобального процесса, а не глупым NPC. И кстати, лицом героическим: никто из них не предаёт ни идеалы собственные, ни идеалы Родины, даже тогда, когда компромисс невозможен. Герои не просто ломаются, герои полноценно живут в войне, проходят каждый свой путь, раскрывая каждый свой духовный потенциал. Более того — герои воюют и убивают сами. Но история про Викторию и Немо — это не что иное, как современный антимилитаризм.
Современный автор принципиально всегда выбирает человека. При описании военных событий, война — не явление, не действующее лицо, она — фон для развития персонажей. Она не субъектна, а значит — не может быть подвергнута непосредственной критике (губительной для художественной ценности произведения). Всё чувственное внимание уделяется персонажу, его существованию, проявлениям и изменениям на фоне происходящего, при этом сам фон не является ни чем, кроме фона (то есть, безусловно происходящего, неизменяемого, неустраняемого силами героя события, схожего, например, с погодой). Неизменяемость, резистентность фона позволяет нам лучше сконцентрироваться на герое, проникнуться к нему состраданием. Именно это попадает в зрителя, а не бесплодные изначально попытки критиковать то, что никто не имеет возможности изменить: ни автор, ни персонаж, ни читатель. Не говоря уже о банальной правде: пацифистская патетика не остановила ещё ни одну войну, в то время как частное сострадание к человеку останавливает конкретные губительные действия на каждой войне. Эту правду сообщает нам объективная реальность, которая, хоть и не должна непременно передаваться в художественном произведении, но не может быть полностью проингорирована без ущерба для зрительской вовлечённости.
Продолжая сравнение: вместо того, чтобы кричать в небо на дождь, мы концентрируем внимание на человеке, промокшем под дождём (или же не промокшем, или же бегущем под дождём, смеющемся под дождём, плачущем, умирающем, рождающемся, любящем, недавидящем).
Наш век — век бережного индивидуалистического восприятия: мы отучены и от титанических подвигов модерна по сдвиганию небес, и от постмодернистского трусливого отрицания самого существования этих самых небес.
Итак, современный антимилитаризм — это глубокое и внимательное погружение в человека, полноценно существующего на естественном милитарном фоне. Это попытка обустроить человека в мире вместо того, чтобы тщетно превращать мир в декорации для человека. Попытка помочь сохранить человека в войне вместо того, чтобы тщетно пытаться отменить войну.
Современный автор не преклоняется перед ужасом и не прячется от него — он принимает ужас, он идёт в него, идёт честно, смело и зачастую безоружно. Потому что роль художника — не в пропаганде и не в проповеди. Художник нужен только для того, чтобы формировать у людей чувственное восприятие мира, в том числе и его ужасов: если этого не сделает художник — не сделает никто.
Честный современный художник не будет делать вид, что не замечает голого человека под дождём и не станет бездеятельно рыдать о его судьбе — он либо развернёт над ним зонт, либо разденется сам и сядет с ним, попутно раздев ещё и читателя. «Дочь подполковника», да и многие другие, более поздние мои тексты — это попытка сделать как раз второе.